Поразительна судьба Шайхзады Бабича. Он прожил всего двадцать четыре года, но оставил неизгладимый след в истории. Без него не мыслится башкирская литература. Имя Бабича долгое время замалчивалось. И это не случайно. Яркий талант, истинный патриот России (именно России, а не Башкортостана), гуманист он был убит красными. Тело его было разрублено и брошено на свалку. Имя Шайхзады Бабича не только всячески поносилось, но и стало заклятьем для целого ряда башкирских писателей, которые были репрессированы как «сторонники Бабича», популяризаторы его творчества. Тут и Даут Юлтый, и Имай На-сыри, и Тухват Янаби, и Булат Ишемгулов, и Габдулла Амантай… Что же это за поэт, что за человек такой – Шайхзада Бабич? В двенадцать лет его голос обретает не только уверенность, но и несвойственную для подобного возраста дерзость: «О мулла, тебя чалмой я поздравляю, лжи ты полон до краев – я это знаю!» Удивительно, что он не забыл этот, найденный в детстве, образ и написал в 1917 году свое знаменитое четверостишие:
Эй мулла, клянусь тебе твоим аллахом,
И чалмой твоею белою, как сахар:
Хоть снаружи ты похож на человека,
Ложью все твое нутро кишит от века.
И это - сын известного муллы! Что за кощунство… Антирелигиозное чувство вообще было присуще тогдашней «мусульманской» молодежи и воспринималось обществом как нечто само собой разумеющееся. О том, как относился Мухаметзакир – мулла к позиции сына, можно судить хотя бы по тому, что после получения вести о его страшной гибели он сказал родным и близким: «Сын не хотел, чтобы я служил муллой, я воспринимаю его слова как завещание». Покинув духовную службу, он оставил и махаллю -уехал в родной Кыйгазы и умер там спустя два года.
Почти все великие поэты в одном из ранних своих стихотворений как бы определяют свой путь, клятвенно закрепляя его на бумаге. В девятнадцатилетнем возрасте Бабич пишет стихотворение «Для народа», в котором навсегда присягает своему народу:
Клянусь своей юной порой золотою
И кровью живою, и сердцем клянусь
Коль в мире крутом я чего-нибудь стою,
Я буду с народом! С ним прахом сольюсь!
Для осуществления этой клятвы судьба отпустила поэту слишком мало времени – всего пять лет. Тем не менее, он сумел доказать искренность и святость своей клятвы и драматической насыщенностью этих своих пяти лет, и своими действиями и поступками, и удивительным по интенсивности творчеством, и, может быть, самым главным – мученической гибелью своей, ставшей достойным венцом его короткой жизни. Да, он не только слился прахом со своим народом, но навсегда остался в его памяти и сердце. Никакие обвинения, поношения и запреты на смогли вытравить его образ, его стихи из души народа, и как всегда бывает, поэт оказался победителем!
Последние неполных два года Бабич был активным участником Башкирского национального движения, членом правительства, секретарем предводителя этого движения Заки Валиди, редактором войсковой газеты. К сожалению, об этом периоде его жизни мы знаем довольно мало, все больше из воспоминаний старых людей, ветеранов гражданской войны. Даже в своих дневниках, письмах и посланиях он слишком поверхностно касается собственной повседневной жизни. Идею перехода на сторону красных он воспринял не только скептически, но и с трагическим чувством. Вчерашний романтик, восторженно приветствовавший революцию, он уже не мог принять «правду большевиков», ибо за это время навидался столько крови, зверств, предельного ожесточения людских сердец, что уже не верил ни в какую социальную (и тем более, политическую) справедливость.
Вот что пишет о его последних днях Заки Валиди: «Наш национальный поэт Шайхзада Бабич тоже находился в составе технических частей. В своих стихах он отразил то, что, по его мнению, ожидало наше войско в будущем, предвидел, что переход станет самой большой трагедией в истории нашего народа. По его мнению, если бы во главе этой эпопеи с переменой фронтов стоял не Заки Валиди, все башкирские воины как один покончили бы жизнь самоубийством. Лишь пять месяцев спустя после того, как Шайхзада Бабич и его друзья были схвачены красными и зверски замучены, я узнал обо всем этом из его стихов. Он написал их так, словно еще до перехода в стан красных предчувствовал свою гибель от их рук. Он просил передать своему товарищу, оставшемуся в Темясове, прощальные стихи, обращенные ко мне, которые он писал со слезами на глазах. В этих своих стихах он не столько клянет красных, сколько шлет проклятия Колчаку и Дутову, которые вынудили нас сменить фронт борьбы».
Тем не менее, именно Бабич больше других сделал для того, чтобы не только соплеменники, но и представители других народов и национальностей поняли смысл и необходимость перехода на сторону красных. Его «Поэтическое обращение к башкирскому народу» является уникальным политическим и художественным документом той огненной эпохи. Он сумел в доступной, четко и ясно изложенной форме объяснить особенность момента, показать, что другого выбора у башкирского шуро не было и нет. В пору, когда на голову Заки Валиди обрушился град обвинений, когда на него шли нападки отовсюду – со стороны Уфимского обкома и Оренбургского ревкома, Военно-мусульманского комитета и шовинистов московского центра, а также со стороны вчерашних союзников – Колчака и Дутова; когда заколебались даже верные соратники вождя народного движения, Шайхзада Бабич непоколебимо встает на его защиту и старается объяснить его позицию:
Он верен башкирскому стягу
И вас не предаст никогда,
Целуя Коран, дал присягу
Быть верным народу всегда
«Обращения» даже на башкирском языке печаталось с огромными купюрами. Были изъяты даже строки, касающиеся трагедии башкирского народа в гражданской войне.
Всей силой на нас навалились -
О, кто наши жерт вы сочтет ?!
Земля почернела — мы бились,
Весь ужас познал наш народ.
Поэмы «Газазил» и «Клоп» являются едва ли не самыми загадочными произведениями не только в творчестве самого Бабича, но и во всей башкирской поэзии вообще. Обе поэмы (кстати, автор почему-то назвал их «балладами») написаны в 1916 году, когда поэту был двадцать один год. Именно в тот момент бойня и кровопролитие в Первой империалистической войне достигли своего апогея, и Бабич создал целый ряд стихотворений о войне, в которых нашел удивительно новые, жуткие в своей тональности образы для воплощения картин великого убиения людей («Не могилы ль разрывая, люд голодный трупы жрет?.. Стынет кровь при виде этих толп по имени «народ»; «Восклицаю: не рождайтесь, дети мира, из утроб! Там, во чреве, оставайтесь – вас тут поджидает гроб» и т. д.). Характерное отличие поэм Бабича – необъятная развернутость аллегорической метафоры, живая фантасмагория окружающего мира, где в один узел сведены и правда, и вымысел, и сказка, и миф, и людские суеверия. То, что в начале века, когда шло мучительное формирование новой башкирской поэзии, и стихотворцы больше (и прямым текстам) говорили о муках и страданиях народа, блистательное вторжение юного поэта в их ряды со своей головокружительной условностью, символикой, подтекстом и намеком, ныне называемым «аллюзией» – бесспорно свидетельствовало о новом направлении национальной поэзии.
Особенно все эти признаки проявляются в поэме «Газазил», где юмор соседствует с едкой сатирой и гротеском, реальные приметы жизни – с немыслимой фантазией; где можно увидеть и пародию на революционный фанатизм, когда толпы экзальтированных девушек с пением «Марсельезы» устремляются на штурм «старого мира»; где подвергается уничтожающей насмешке создание такими фанатичными толпами культа из ничтожных личностей, которые затем начинают помышлять о завоевании всего мира. Богатство художественных красок и смысловых оттенков и ассоциативных парадигм – все это и поныне ставит в тупик исследователей башкирской литературы и творчества Ш. Бабича.
Поэма «Клоп» («Кандала») по объему значительно уступает «Газазилу». Но в ней мы видим все те же приемы. Да и тут литературоведы не едины во мнениях. И уже одно это говорит о многомерности произведения, как, впрочем, и таланте его автора.
Шайхзада Бабич прекрасно чувствовал политическую обстановку, своеобразно воплощал ее в своих стихах и поэмах; умел доступно и образно донести до своего читателя сложные, отнюдь не однозначные идеи разных политических течений, владел искусством плакатного творчества и революционного лозунга. Все это так. И тем не менее, он запечатлелся в памяти современников и последующих поколений прежде всего как тонкий и нежный лирик, глубокий живописец, умеющий передавать красоту природы, человеческого чувства, любви… Кто из представителей старшего поколения не знал наизусть такие его стихи, как «Весенняя песнь», «Курай», «Красавицы», «Мой ангел» и др.? Кто не восхищался его «Цветником имен» – циклом четверостиший, имеющих названия женских имен? Кто не упивался музыкой таких его стихов, как «Скрипка» или «Мандолина». Кстати, сам поэт был необычайно музыкальным человеком, пел старинные башкирские песни (по воспоминаниям его друга поэта Т. Ченекея), виртуозно владел мандолиной, на которой мог даже бренчать пальцами ноги! Не потому ли, едва появилась возможность обратиться к поэзии Бабича, многие композиторы буквально кинулись писать песни и романсы на его стихи? Немало замечательных вещей создали, к примеру, ведущие композиторы республики Загир Исмагилов и Хусаин Ахметов.
Лирическим стихам Бабича свойственна тонкая звукопись, чудная аллитерация, и потому их сложно переводить на другой язык. Вот наиболее живописные музыкальные стихотворения поэта: «Красавицы красивый стан и стон в устах, слова звенят и перстни тают на перстах»; «воспой тальник – как плачет он под ветром в тягучем пенье ручьевых камней; воспой стрекоз меж лоз и отблеск светлый озерных слез отлетных журавлей…»
Бабич автор и героических стихов, поднимавших дух соплеменников, зовущих к борьбе за свою свободу в независимость. Таких стихов у него немало, и каждое – будто отлито из крепкого железа, звенит и возвышает и дух, и душу: «Башкортостан», «Нежданно», «Салават-батыр», «Раскрой глаза!», «Афарин» и многие другие. Иные из них написаны в форме древне-башкирского логического жанра – кубаира. Поэт прекрасно знал и владел фольклором, с отрочества собирал лучшие образцы народного творчества, и не только своего родного народа, но и соседнего – казахского – во время пребывания на казахской земле в пятнадцатилетнем возрасте. Он оставил найденные им тексты исторических песен, легенд, пословиц и поговорок, подробные комментарии к ним. Некоторые стихи Бабича пелись на народные мелодии (например, «Воинский марш» пелся на мелодию старинной песни «Эскадрон»), некоторые обретали мелодию в устах друзей и сослуживцев, пелись везде и всюду. Так, знаменитое стихотворение «Башкортостан» стало своеобразным гимном всего башкирского войска и исполнялось во время походов и перед боями. Вот начало этого стихотворения в переводе: «Львы уральские свой край не дадут топтать врагам. Кровь башкирская, взыграй, силу дай своим сынам! Не раздавит супостат дух башкир! Под каблуком он вовек не будет смят, разгоревшись раз огнем. Цветоносный дивный стан, светоч наш, Башкортостан! Постигал здесь бренный мир лев по имени башкир».
Имело свою мелодию и замечательное стихотворение «Салават-батыр» – о великом национальном герое, который являлся для поэта бессмертным идеалом жизни и борьбы. Последняя строфа этого стчхотворения-кубаира тоже звучит подобно клятве:
Салават – наследие живое, Кровь ею – завет нам, потому
Салават – дыханье молодое, Мы клянемся в верности ему!
Бабич был непревзойденным юмористом и сатириком. По первому приглашению он приехал в Оренбург, чтобы работать в сатирическом журнале «Кармак» («Крючок»), лучшем тогда в тюркском мире. Он оставил сотни метких и едких эпиграмм, пародий, дружеских шаржей, злых и добрых экспромтов, на которые был большой мастер. Многие из них вошли в сатирический цикл «Ки-табеннас».
Сразу после трагической гибели поэта его учитель в медресе «Галия», соратник по творчеству, почитатель его могучего дарования Галимджан Ибрагимов, сказал, что «творчество Шайхзады Бабича подобно горному потоку, который несется среди угрюмых скал, разбиваясь о камни, пробивая себе путь к морю». Верность этих слов подтвердило время. По Г. Шафикову.